Туалет римлянина
Настоящий туалет римского щеголя во II веке н. э. свершал tonsor — цирюльник, коему доверяли стрижку бороды и укладку волос. В этом и заключалось главное содержание сига corporis дня Юлия Цезаря, чьи замашки денди не преминул подчеркнуть в связи с этим Светоний. Во II веке эта процедура превратилась в совершенную неизбежность. Тот, кто был достаточно богат, чтобы позволить себе содержать личного цирюльника, отдавался ему в руки с самого утра и по мере необходимости прибегал к его услугам еще и в течение дня.
Ну а кому это было не по карману, мог так часто, как возникала потребность, в любой светлый час заглянуть в одну из бесчисленных цирюлен, открытых в городских tabernae либо — для публики попроще — прямо на улице. Праздные горожане наносили им частые и продолжительные визиты. Впрочем, повернется ли язык назвать их праздными, учитывая, сколько времени у них на это уходило и какими заботами окружали там задействованных между зеркалом и расческой людей: Hos tu otiosos vocas inter pectinem speculumque occupatos. Наплыв клиентов наблюдается в tonstrina с восхода солнца и до восьмого часа, причем он так велик, что цирюльня превращается в место встреч, салон, место обсуждения городских новостей и сплетен, неистощимый источник информации. С другой стороны, там царит такое смешение разношерстной публики, что трудно вообразить более живописное зрелище, оттого-то со времен Августа любители живописи гонялись за жанровыми полотнами кисти александрийцев, еще давно изображавших подобные сценки в цирюльнях. Кроме того, труд цирюльника вознаграждался так хорошо, что в «Сатирах» Ювенала и «Эпиграммах» Марциала не редкость встретить бывшего tonsor, сделавшего состояние и превратившегося в респектабельного всадника либо состоятельного землевладельца. Цирюльня, или tonstrina, окружена скамьями, на которых сидят дожидающиеся очереди клиенты. По стенам развешаны зеркала, перед которыми не преминет остановиться тот, кто пока еще не стал клиентом, чтобы оглядеть себя и при необходимости подправить внешность. Посреди цирюльни на табурете восседает тот, чья очередь стричься, его одежда защищена либо простой салфеткой большего или меньшего размера (тарра или sudariurri), либо накидкой (involucre) из батиста Qinteum) или кисеи (sindori), и цирюльник, около которого хлопочут помощники (circitores), его стрижет, а если он не оброс с прошлого раза — укладывает волосы по последней моде. Мода же задается желанием подражать императору. За одним исключением — Нерону нравилось носить артистически взбитые волосы, — императоры предстают перед нами на монетах и бюстах последователями (во всяком случае вплоть до Траяна) Августа, который уделял своим tonsores лишь несколько мгновений, так и эстетических представлений Квинтилиана и Марциала, возражавших против длинных волос и многоуровневых локонов на голове. Так что в начале II века н. э. большинство римлян довольствовались простой стрижкой и легкой укладкой с помощью расчески; необходимость в последнем вызывалась тем, что цирюльник пользовался железными ножницами (forfex), лишенными оси посередине и колец, за которые их можно было держать, так что процедура стрижки была чрезвычайно несовершенной, с нередким браком в виде того, что мы называем «лесенками», осмеиваевыми во всеуслышание в «Посланиях» Горация:
Si curatus inaequali tonsore capillos Occurri, rides...
Потому-то щеголи стали предпочитать стрижке завивку. Адриан, его сын Луций Цезарь и внук Луций Вер предстают на изображениях с волосами либо уложенными с помощью расчески (Jlexo adpectinem capillo), либо завитыми с помощью calamistrum — железных стержней, которые ciniflones (ciniflo — слуга, накаливавший в горячей золе железо для завивки волос или делавший самую завивку, парикмахер) нагревали в металлическом кожухе на горячих углях, и затем цирюльник опытной рукой накручивал на них волосы. В начале II века н. э. это практиковалось повсеместно, и не только молодыми людьми, которых никто бы за это не стал попрекать, но и зрелыми мужами, чьи поредевшие волосы плохо поддавались этой излишне для них лестной, если не сказать смехотворной процедуре. Марциал обращается к бичуемому им Марину со следующими словами:
Отовсюду сбирая редкий волос, Закрываешь все поле гладкой плеши Волосатыми ты, Марин, висками, Но все волосы вновь, по воле ветра, Рассыпаются врозь, и голый череп Окружается длинными кудрями... Уж не проще ли в старости сознаться И для всех наконец предстать единым? Волосатая плешь — ведь это мерзость!"
Впрочем, как раз на цирюльника и возлагалась задача создать видимость моложавости, чего так жаждали его клиенты: он поливал кропотливо выделанные завитки красками и орошал их духами, накладывал на щеки белила и румяна, наклеивал на лицо крошечные кружочки ткани, призванные либо скрыть изъяны увядшей кожи, либо вернуть ей сочные цвета. Эти кружочки называли splenia lunata, мы бы сказали: мушки. Столь грубые ухищрения не переставали навлекать на головы приверженных им римлян потоки сатирических высказываний, начиная с острых словечек Цицерона по поводу влажной бахромы на лице иных его врагов-щеголей, вплоть до эпиграмм Марциала на модников уже его эпохи: на Коракина, от которого «разит, как от банки Никерота», знаменитого парфюмера; на Постума, подозрительного как раз тем, что «всегда благоухает», а ведь «всегда хорошо пахнуть — скверно»; на Руфа, сверкающая шевелюра которого наполняет запахом духов весь театр Марцелла, между тем как по лбу рассеяны созвездия мушек.
Но в эпоху, о которой идет речь, в ежедневные обязанности tonsor входило также стричь или брить бороды. Несомненно, такая потребность созрела постепенно. Римляне, как, впрочем, и греки, долго носили бороды. Греки состригли их по приказу и по примеру Александра. И лишь сто пятьдесят лет спустя так же стали поступать и римляне. В начале II века до н. э. Тит Квинкций Фламинин (на лицевой стороне своих проконсульских монет) и Катон Старший (при всяком упоминании в литературе о нем или о его деятельности на посту цензора) изображаются бородатыми. Поколение спустя у них поубавилось подражателей в этом отношении. Сципион Эмилиан стремился бриться ежедневно; и даже когда в знак протеста против несправедливых обвинений, мишенью которых сделался, ему следовало бы отказаться от такой заботы о себе, он и не подумал пойти на это. Сорок лет спустя заведенный им обычай стал насаждаться уже диктаторами, словно дух эллинистической цивилизации, которой они проникались помимо воли, распространял влияние на все — от основ политической системы до мельчайших деталей быта. Сулла был гладко выбрит. Цезарь, его подлинный наследник, прилагал много стараний к тому, чтобы всегда выглядеть свежевыбритым. Август, став императором, уже не мыслил хоть день обойтись без tonsot. В конце I века до н. э. требовались действительно серьезные или горестные обстоятельства, чтобы сильные мира сего забывали выполнять формальность, вставшую для них наряду с делами государственной важности: Цезарь после резни, учиненной эбуронами над его военачальниками; Катон Утический после поражения своей партии при Тапсе в 46 году до н. э.; Антоний после поражения своих войск при Мутине; Август при известии о разгроме Вара. В эпоху империи, от Тиберия до Траяна, верхушка уже не позволяла себе уклониться от заведенного порядка, а подданные сочли бы себя недостойными своих правителей, если бы не последовали неукоснительно их примеру в данном вопросе.
По правде сказать, римляне следовали этому ритуалу, словно священному обычаю. Когда молодому человеку впервые предстояло подставить щеки tonsor и лишиться бородки, устраивалась религиозная церемония: deposi-tio barbae. Нам известны даты, когда эта церемония свершилась в отношении императоров и их родичей: Августа — в сентябре 39 года до н. э.; Марцелла — в 25 году до н. э., когда он принял участие в экспедиции против кантабров"; Калигулы и Нерона — одновременно с облачением в тогу совершеннолетнего100. Простые граждане скрупулезно следовали их примеру. Так, безутешные родители в эпитафии сыну напоминают, что впервые он сбрил бороду в конце двадцать третьего года жизни, или в том же возрасте, что и Август101; и точно так же, как Нерон посвятил бородку со своего depositio в золотой шкатулке Юпитеру Капитолийскому, Тримальхион показывает гостям стоящий в его частной молельне, между серебряными ларами и мраморным изваянием Венеры, золотой ларец, в котором хранится его первый пушок (lanugo). Бедняки ограничивались стеклянной плошкой, вроде той, что была извлечена во время нежданной находки в 1832 году в античном доме на Соляной дороге. А во времена Ювенала богатые и бедные отмечали это торжество, исходя из своих возможностей, а подчас и перекрывая их: устраивались празднования и пирушки, на которые созывались все друзья семейства.
При depositio barbae цирюльник отрезал бороду, которую полагалось предложить божеству в качестве первого подношения, ножницами; те же юноши, чьи подбородки покрывал лишь более или менее густой пушок, обычно дожидались, чтобы побриться, когда минет пора юности. Но считалось, что негоже избегать бритья по прошествии определенного возраста, если только ты не солдат или философ. Марциал сравнивает тех, кто так поступает, с африканскими козлами, пасущимися на берегах Кинипса, что течет между двумя Сиртами. Даже рабов посылали куличным ton-sores, если только хозяин из соображений экономии не приглашал ими заняться личного брадобрея, как было принято у управляющих Адриана на территории рудников в Випаске. Самостоятельно не брился никто. При несовершенстве тогдашних материалов и инструментов римляне были просто вынуждены отдаваться в опытные руки мастеров своего дела. Археологи обнаружили немало бритв, раскапывая доисторические стоянки и этрусские поселения, но в силу какого-то на первый взгляд парадоксального противоречия почти не нашли бритв на территории собственно Рима. Дело в том, что бритвы террамаров и этрусков были из бронзы, а прочие — будь то собственно бритвы (novaculae) или ножи, которыми брились и подрезали ногти (cultri или cultelli), были из железа, которое ела ржавчина. Этим общим словом ferramenta обозначались все разновидности железного инструмента, хрупкого и недолговечного. Но это — наименьший из присущих ему недостатков. Как ни острил его цирюльник о точильный камень, завозимый из Испании, который он смачивал слюной, давление лезвия (столь же устрашающего, сколь и малоэффективного) на кожу не ослабевало, ведь никакого предварительного умягчения ни мыльной пеной, ни каким-либо жировым притиранием не производилось. Единственный известный мне текст, содержащий разъяснения на этот счет, дает понять, что если цирюльник и проводил предварительный обмыв лица клиента, то лишь чистой водой. Вспоминается забавный анекдот, в котором Плутарх описывает мотовство Марка Антония Кретика, отца триумвира Антония. Как-то раз к этому «дырявому карману» заявился друг с просьбой одолжить денег, и тому пришлось сознаться, что жена, опасавшаяся его новых трат и державшая деньги под замком, не оставила ему ни денария. И все же он нашел выход из положения и помог другу, прибегнув к хитрости: Марк велел рабу принести ему в серебряной миске воды. Как только приказание было исполнено, он схватил миску и намочил бороду, словно желая побриться. Затем Марк под каким-то предлогом отослал раба и вручил серебряную посудину другу, после чего тот отправился по делам: проделка удалась. Очевидно, хитрость Антония Кретика не понять, если не знать, что единственная операция, которую совершал его tonsor перед бритьем, было смачивание лица чистой водой.
При таких условиях ловкость tonsor играла большую роль, и чем незауряднее она была, тем лучше. И действительно, правом открыть собственную цирюльню обладал лишь тот, кто прошел длительное обучение у мастера и напрактиковался с затупленными ученическими бритвами. Однако ремесло это было сопряжено с трудностями и даже риском. Виртуозы в этом деле весьма скоро приобретали такую известность, что описывать их не чурались и поэты — так, например, Марциал посвятил памяти Пантагата трогательную эпитафию:
Здесь погребен Пантагат, скончавшийся в юные годы,
Это и горе и скорбь для господина его.
Ловкий он был брадобрей: едва прикасаясь железом,
Волосы стричь он умел ровно и щеки обрить.
Да, хоть и будешь, земля, ему мягкой и легкой, как должно,
Быть невозможно тебе легче искусной руки.
Увы, но Пантагат принадлежал к лучшим в профессии, большинству же его собратьев было до него далеко. Цирюльник с городских перекрестков подвергал своих клиентов-простолюдинов самым неприятным случайностям. Достаточно ему было отвлечься или случиться какому-нибудь уличному происшествию, — и от толчка, полученного в уличной сутолоке либо от попадания брошенного предмета цирюльник мог серьезно ранить клиента, за что уже в эпоху Августа юристы сочли уместным назначить ответственность и предусмотреть наказание. В начале II века н. э. в этом ремесле ничего не поменялось, так что клиентам оставалось выбирать между осторожным, но нескончаемым бритьем и быстрым, но опасным, после которого нижняя часть лица покрывалась более или менее глубокими рубцами. Подобные порезы были столь часты, что до наших дней дошел рецепт пластыря Плиния Старшего против кровотечения (надо сказать, отвратительный по составу): шарик из выдержанной в масле и уксусе паутины.
Что и говорить, чтобы довериться tonsor, поистине требовалась немалая храбрость, и потому часто римляне предпочитали, подобно Гаргилиану, трепещущему от страха герою Марциала, прибегать по утрам к услугам dropacista и позволять ему обмазывать себя dropax — эпиляционной мазью из древесной смолы и вара, — либо втирать psilotbrum, вытяжку из ломоноса виноградолистного, или какую-то другую густую массу на основе клея из плюща, жира осла или козьей желчи, или крови летучих мышей, или змеиного порошка, — тут уж Плиний Старший не делает нам никаких поблажек по части аппетитности ингредиентов. Следуя рекомендации Натуралиста, они предпочитали даже комбинировать эти средства с простой эпиляцией и, подобно женщинам теперь, а также Юлию Цезарю в давние времена, рвали волоски щипчиками, volsella. Готовность переносить экзекуцию доходила у некоторых персонажей второго ряда до того, что они просили брадобрея пустить в дело сразу и ножницы, и бритву, и щипчики для эпиляции.
Однако в начале II века большинство римлян уже с трудом выносили кабалу, в которой пребывали у брадобрея. И потому когда император Адриан (то ли оттого, что хотел, согласно биографу, скрыть уродливый шрам, то ли просто желая скинуть невыносимое бремя) решил отрастить бороду, которая курчавится на подбородке у всех его изображений — на монетах, бюстах и статуях, его подданные и наследники наперебой последовали его примеру; и с тех пор то, что на протяжении двух с половиной веков являлось в Риме основной составляющей сига corporis мужчин, исчезло на полтора века, не оставив по себе ни следа, ни сожалений.
|
|
Читайте в рубрике «Древний Рим»: |
Santika-online.ru
Сушилка для рук ksitex: только качественный товар santika-online.ru.
santika.market