Эгалитарная иерархия и космополитизм
На первый взгляд римское общество ощетинилось шипами и разгородилось внутренними барьерами. В принципе люди, свободные от рождения, так называемые свободнорожденные, будь они гражданами Рима или других городов, уже в силу происхождения коренным образом отличались от толпы рабов, этих скотов в человеческом образе, лишенных прав, гарантий и личности, которые, как стадо, всецело зависели от произвола хозяина и уподоблялись скорее совокупности вещей, нежели группе живых существ: res mancipf. Далее, уже среди свободных людей прослеживается глубокое различие между римскими гражданами, которых защищает закон, и прочими, которых он порабощает. Наконец, сами римские граждане были выстроены вдоль лестницы общественной значимости, которая последовательно определяла уровень их притязаний.
На самой низшей ступени стояли люди скромные, humiliores, бедные представители плебса, не располагавшие капиталом, который можно было бы предъявить и с которым бы следовало сколько-нибудь считаться, так что Плиний Младший, управлявший Вифинией в качестве легата Траяна, считал вполне логичным удалить их от муниципальных почестей. В Риме эти люди в случае малейшего проступка могли подвергнуться наказанию розгами, а за самое незначительное преступление их могла ожидать отправка на рудники, ad metalla, их могли бросить в цирк на съедение диким зверям или же распять. Над ними располагались «порядочные» люди, honestiores так сказать, буржуа той эпохи, которым владение по крайней мере 5 тысячами сестерциев (5 тысяч франков Пуанкаре или тысяча довоенных франков) доставляло почетное место и обеспечивало, в случае тяжкого проступка, наказания более мягкие и не столь позорные: изгнание, ссылка, конфискация имущества. Впрочем, люди эти подразделялись на несколько разрядов, и самый низший среди них, бывший также и наиболее многочисленным, не мог претендовать на служение государству, то есть занимать хотя бы самую маленькую должность на службе у власти и, следовательно, не заслуживал прекрасного имени сословия, ordo.
Понятие ordo появляется лишь на еще более высокой ступени. Начинается оно с сословия всадников: входившие в него лица владели по крайней мере 400 тысяч сестерциев и получали от императора, заслужив его доверие, командование вспомогательными войсками и право занимать определенные гражданские должности, предназначенные для них: прокуратура по государственному имуществу и по сбору налогов, наместничество во второстепенных провинциях, таких, как Альпы и Мавретания, назначение, после Адриана, на различные посты в кабинете императора, а со времен Августа — отправление всех префектур, за исключением должностей в самом Городе. Наконец, на самый верх, в сословие сенаторов, попадали обладатели по меньшей мере миллиона сестерциев, становившиеся по воле императора командирами его легионов, легатами и проконсулами наиболее важных провинций, начальниками важнейших служб Рима и жрецами при отправлении главных обрядов. Среди этих разных видов привилегированных лиц постепенно оформляются степени мудреной иерархии, а чтобы барьеры, их разделяющие, сразу бросались в глаза, Адриан снабдил каждую ступень указывающим на благородство титулом, который относился лишь к данной категории: звание выдающегося мужа (vir egregius) получали простые прокураторы; звание мужа в высшей степени совершенного (vir perfectissimus) — префекты, за исключением тех, что командовали преторием, звание которых «выдающийся муж» (vireminentissimus) было восстановлено впоследствии в католической церкви для кардиналов. Наконец, имя светлейшего (vir clarissimus} было закреплено за сенаторами и их детьми.
Эта жесткая и точная система, чьи замысловатые комбинации предвещают хитросплетения «чинов», измышленные Петром Великим, и эквиваленты армейских званий и степеней Почетного легиона, введенные Наполеоном, создала в Риме, откуда выходили и куда возвращались служащие и должностные лица, своего рода ступенчатую пирамиду, на острие которой возвышался в заоблачной выси несравненный по величию принцепс.
В каком-то смысле, на что указывает уже само его звание, принцепс (princeps) является всего лишь первым лицом среди сената и народа. Однако — в ином смысле — это первенство подразумевает имеющуюся между ним и прочим человечеством разницу, причем не в степени, но в сущности. Ибо император, это воплощение закона и обладатель высшего авторитета, более близок богам, отпрыском которых он себя представляет (и к которым, провозглашенный divus, Божественным, он вернется после смерти в результате апофеоза), чем к состоянию простых смертных, от которых его отдаляет, после восшествия на престол, его священное свойство Августа. Даже притом что Траян пренебрежительно отверг претензии Домициана на то, чтобы его приветствовали двойным титулом господина и бога (dominus et deus), он не мог отмахнуться от культа, объектом которого был имперский гений в его личности и который служил связующим звеном для разнородной федерации полисов, образовывавших, как на Востоке, так и на Западе, всемирную империю (prbis romanus). Так что ему пришлось смириться с тем, что его решения во всеуслышание объявлялись «небесными» теми людьми, чьим чаяниям они отвечали. Таким образом, на первый взгляд Рим представлялся застывшим миром, находившимся под властью теократической автократии и загнанным в бесчисленные подразделения косной организации.
Однако, если присмотреться повнимательнее, мы видим, что перегородки, разделявшие это общество, ни в коем случае не герметичны и что мощные эгалитарные течения никогда не переставали проноситься по нему, постоянно перемешивая и обновляя составные части общества, которое упорядочивается ими в отсутствие какой-либо изоляции. В конце концов даже сам императорский дом вынужден был им открыться. После того, как с Нероном угас род Юлиев, принципат перестал быть безраздельным уделом касты, предназначенной для него по рождению. При ярком блеске мечей в гражданскую войну 69 года стала явной самая заветная тайна власти, как об этом говорит Тацит. Заключалась она в том, что власть дает не кровь Цезаря или Августа, но поддержка легионов. Веспасиан, бывший легатом на востоке, и Траян, легат в Германии, оказались вознесенными на самую вершину власти, первый — одобрительными возгласами своих войск, а второй — по причине страха, который внушала его армия и той уверенности, которую, в свою очередь, внушал армии он сам. И тот и другой возвысились до божественности потому, что еще заранее овладели располагавшими властью командными высотами — в отличие от Калигулы, Клавдия и Нерона, приходивших к власти благодаря божественности их династии. Легионеры, провозгласившие императором Веспасиана, и сенаторы, принудившие Нерву усыновить в лице Траяна начальника рейнских рубежей, произвели настоящую революцию. И после нее точно так же, как принято было говорить, что всякий капрал Великой армии носит в своем ранце маршальский жезл, в Риме возникло предчувствие того, что всякому военачальнику по плечу в один прекрасный день увенчаться короной в результате последнего и наиболее радикального повышения по службе, которого мог удостоиться лучший из римских военных.
Так что не следует удивляться тому, что по мере того как это представление о заслугах и возвышении впервые прикладывалось к императорскому суверенитету, оно проникало во все тело империи и в нем обращалось, дабы его оживить и влить в него новые силы. Благодаря ему стали завязываться самые различные отношения между народами и классами — с тем чтобы их раскрыть, сблизить и сплавить в единое целое. По мере того как iusgentium, то есть право чужеземных народов, сообразовывается с ius civile, то есть правом римских граждан, и, с другой стороны, ius civile, под воздействием философии, все больше ориентируется на естественное право, ius naturale, сокращается разрыв между римлянином и чужестранцем, между гражданином и перегрином. Причем всякий раз наблюдается новый прилив перегринов в Город — будь то в результате индивидуальных привилегий и отпуска рабов на свободу или же массового принятия в гражданство, разом распространяющегося на большие группы населения, например, на класс демобилизованных воинов, служивших во вспомогательных отрядах, или на муниципальную общину, превратившуюся в колонию с почетным статусом. Никогда еще космополитический характер Города не оказывался выраженным с большей рельефностью. По всем социальным параметрам римляне в собственном значении этого слова оказались похороненными — причем не только волной иммиграции из самой Италии, но и множеством выходцев из провинций, прибывавших со своими особенностями, нравами и предрассудками из всех областей обитаемого мира.
Тогда-то Ювенал и ополчается на этот бурный грязевый поток, выплеснувшийся из Оронта в Тибр. Однако сирийцы, которых он так презирает, облачаются в маску нормального римского гражданина. Между тем даже те, кто так и пышет ксенофобией, сами — в большей или меньшей степени-чужаки в Городе, который они желали бы защитить от новых вторжений. Ювенал — всего лишь кампанец или, иначе говоря, усмиренный гэрник. Из своего дома на Грушевой улице на Квиринале Марциал вздыхает по Бильбилису, своей «малой родине», находившейся в Арагоне. Как в Риме, так и в своих лав-рентийской вилле или тосканском поместье, Плиний Младший хранит верность родной Цизальпинской Галлии, тому дальнему, всегда присутствующему в его сердце Комо, который он украсит от своих щедрот. Теперь в курии собираются сенаторы, родившиеся в Галлии, Испании, Африке и Азии; а римские императоры происходят из городов и селений, находящихся за горами и морями, получивших права гражданства более или менее недавно. Траян и Адриан — выходцы из Италики в Бетике. Антонин Пий родился в зажиточной мещанской семье в Немаусе (теперешний Ним), в Нарбонской Галлии. А в конце II века можно будет увидеть, что империю делят между собой цезарь Клодий Альбин из Гадрумета (ныне Сус в Тунисе) и август Септимий Север из Лептис-Магны в Триполитании, который, по рассказам его биографа, уже взойдя на трон, так и не избавился от своего семитского акцента, которым был обязан пуническому происхождению. Так что Рим Антонинов — это перекресток, где с народом самого Рима встречаются народы более низкого уровня, для которых, сколько можно судить, древние законы оказывались весьма значительными этническими препятствиями. А еще лучше было бы назвать Город горнилом, в котором, несмотря на его собственные законы, новые опыты ассимиляции постоянно сплавляли эти народы друг с другом. Или же, если угодно, это был Вавилон, однако Вавилон, в котором все поголовно так или иначе учились мыслить и говорить по-латински.
|
|
Читайте в рубрике «Древний Рим»: |